Порочный ангел [= Уставший ангел ] - Дженнифер Блейк

— Ну что ж, это твоя страна, куда пойдем?

Индеец опустился на одно колено на землю, расчистил ладонью место, сдвинув в сторону листья и мусор, провел пальцем несколько линий, нарисовав контур Никарагуа с двумя овалами больших озер — Манагуа и Никарагуа в нижней части слева, и зубчатую волнистую линию, изображавшую горы по диагонали над ними. Еще одна кривая линия изображала реку Сан-Хуан. Потом на довольно широком свободном месте неисследованной территории между горами и проливом никарагуанец провел еще одну линию и ткнул в нее ногтем.

— Рио-Эскандидо, — сказал он. — Эта река течет с севера две, а то и три сотни миль до лагуны Блуфидцс. Если мы пойдем по ней, кое-где сушей, а кое-где на плоту, который построим, мы должны выйти к проливу. Это не берег Москитос, но там бывают патрульные британские корабли.

— А если не повезет с кораблем, мы сможем идти вдоль берега до страны Москитос, — сказал Слим.

— Правильно, сеньор.

— Луис? — спросил житель долин.

— Звучит хорошо, — отозвался тот.

Звучало и впрямь заманчиво, но осуществить это было нелегко. Сначала они долго добирались до реки. Несколько дней пути изобиловали трудностями, о которых говорил Слим. А добравшись до реки, им пришлось с помощью одних только ножей соорудить плот. Валить деревья, поджигая их у основания, — дело нелегкое. Связывать бревна пришлось только лианами, что, конечно, менее прочно, чем самые дешевые веревки. К тому же непросушенное дерево, тяжелое от соков, плывет медленно и неповоротливо в воде.

Элеонора, хотя и сменила Гонзалеса у костра, чтобы он мог заняться более важным делом, мало чем могла порадовать голодных мужчин. Луис и слышать не хотел о том, чтобы она одна бродила по лесу в поисках чего-либо съедобного, и не отпускал ее ни на шаг. Поэтому Элеонора вынуждена была сидеть без дела, смотреть, как они работают, и только иногда Луис позволял ей собирать червей для рыбалки. Он хромал рядом с ней к реке, чтобы посмотреть, как она ловит рыбу. Луис был не в состоянии что-то делать, а видеть, как он мрачнеет от своих невеселых мыслей и от слабости, для Элеоноры хуже безделья. В свободное время, которого у нее было так много, она предавалась размышлениям о фаланге, сражающейся сейчас с костариканцами. Битва у Риваса, должно быть, уже закончена. Кто победил? Самое главное, как она завершилась для полковника Гранта Фаррелла? Казалось, она должна чувствовать интуитивно — убит он или ранен, но она никогда не верила интуиции.

Речные пороги, отмели, камни, песчаные перекаты, сломанные и утонувшие палки — весла для плота, — все, казалось, объединилось, чтобы замедлить их продвижение по воде. Один раз даже показалось, что лучше все бросить и идти пешком. Но кишащие повсюду аллигаторы и черные в желтых крапинках длиннющие змеи быстро заставили отказаться от этой идеи.

Они не задерживались долго на одном месте, а продолжали спускаться по длинной грязной Эскондидо.

День ото дня пейзаж менялся: прибавлялось больше зелени, лес становился веселее от хриплых криков попугаев и тонких трелей пичужек. А потом, в полдень, когда все уже дремали от усталости на илистых, пропитанных водой бревнах, кроме двоих, чья очередь была работать шестами, берега реки вдруг стали совсем плоскими, и они плавно выплыли в пахнущие солью воды лагуны Блуфилдс. На ужин у них были маленькие сочные моллюски, пропаренные в желто-коричневом прибрежном песке. Убаюканные ласковыми волнами бирюзового пролива, люди спали до тех пор, пока солнце не поднялось высоко; морские чайки в поисках падали слетелись к берегу.

Неудивительно, что чайки перепутали их с отбросами; вид у беглецов со слипшимися от грязи и пота волосами был действительно неприглядный. Элеонора растеряла все заколки и, стараясь хоть как-то привести в порядок свою гриву, заплела волосы в одну длинную косу и не трогала ее уже несколько недель; коса походила на свалявшийся клок шерсти. Грязь, впитавшаяся в руки и лица, покрыла их темно-серой пленкой, на которой выделялись следы от укусов москитов и сотни воспаленных порезов и царапин. Кожа, сожженная солнцем, казалась дубленой не только по цвету, но и по структуре. Их тела покрывали странные красные пятна — солнце добралось до кожи и сквозь дыры в одежде. Рубашки, блузки, юбки, бриджи — все стало неузнаваемого цвета от грязи и пропитавшей их соли. Мокрая ткань расползалась, края бриджей мужчин и нижняя юбка беглянки повисли клочьями. Туфли Элеоноры давно развалились, разъехавшись по швам, и она соорудила себе новую обувку из кусков одеяла, обвязанных вокруг ступней и щиколоток лианой. Эти самодельные башмаки защищали ступни, но не прикрывали пальцы. Сапоги мужчин были из более прочного материала, но они, как и все кожаное — патронташи, подтяжки и даже бриджи Луиса, покрылись местами серо-зеленой пленкой плесени.

Однако речное путешествие было менее утомительно, чем езда верхом. Луис немного восстановил силы, и, когда наступало время привала, он уже мог отказаться от носилок и ходил по берегу вместе с остальными, опираясь на костыль, сделанный из длинной рогатины. Они то и дело пристально всматривались во вздымающиеся тяжелые волны голубого пролива, но линия горизонта была чиста, и никаких парусов или черного дыма из трубы не наблюдалось и в помине.

Еще одна проблема встала перед ними — вода. У них имелись три полные фляги, но водоемы, которые им встречались по пути, были грязные или солоноватые. Страшно было подумать, что им придется углубиться в Лес, прежде чем они увидят корабль. Казалось, лишнее лье, которое они проходили, увеличивало шанс на спасение. Слим все время ускорял шаг и, видя, что Луис уже способен поддерживать его темп, шел еще быстрее.

На второй день их перехода по опасным пескам, каждый шаг по которым давался с огромным трудом, Элеонора почувствовала беспомощность происходящего. Она все время держалась, но когда приблизилось освобождение и состояние здоровья Луиса стало лучше, она ощутила, как силы и воля покидают ее, словно их вбирает горячий песок.

Беспощадный блеск солнца, отраженный от танцующей зыби пролива, просверлил глаза насквозь. Приводилось контролировать себя, чтобы не качаться в такт волнам. Она не хотела свалиться и стать лишней обузой для Луиса, у него и так хватало забот. Однако одних намерений было недостаточно. К вечеру колени Элеоноры стали подгибаться, и, падая на песок, она закрыла голову руками.

— Элеонора, — взволнованно спросил Луис, — вы не больны?

— Не думаю, — ответила она и сама удивилась слабости своего голоса. — Просто я не могу больше сделать ни шага.

— Вы уверены, что дело лишь в этом Уверены — настаивал он, взволнованно всматриваясь в ее лицо, видя под глазами темные, как синяки, тени, слишком выдающиеся скулы и пульсирующую жилку на золотисто-гладкой хрупкой шее.

— Когда я отдохну, все будет в порядке, — сказала она сдержанно, и он больше не спрашивал.

Элеонора лежала, прикрыв глаза рукой, стараясь отключиться от гудящих голосов мужчин. Она вдруг почувствовала, как устала от них, от их постоянного присутствия, от невозможности побыть одной и больше всего — от этой звякающей цепи, от которой на руке у нее образовался красно-коричневый след, покрытый ржавой коркой. Когда Луис предложил ей жареные черепашьи яйца, она отвернулась и отодвинулась от него на всю длину цепи. Такое резкое изменение чувств было, конечно, ненадолго, но если в этот момент он станет настаивать или дотронется до нее, она закричит.